|
|
|
ПОДЖИО ИОСИФ (ОСИП) ВИКТОРОВИЧ
Родился 30.08 [по метрическому свидетельству, а по надгробию — 22.11]1792 умер 08.01 [по надгробию — 06.01]1848).
Его отец, происходивший из старинного итальянского рода, в конце XVIII века переселился в Россию истал одним из строителей Одессы.
Сам Иосиф Поджио родился в Николаеве. Католик.
Воспитывался в Петербурге в иезуитском пансионе (до 1809).
В службу вступил подпрапорщиком в лейб-гвардию
Преображенского полка — 18.06.1811.
Из петербургских пехотных полков Преображенский (Кирочная ул.), Семеновский (Загородный пр.), Измайловский (Измайловский пр.), Московский (угол Гороховой ул. и наб. реки Фонтанка), Павловский (Миллионная ул.) и Егерский (Звенигородская ул.) полки обладали лучшими книжными собраниями. Фонд библиотеки лейб-гвардии Преображенского полка, организованной 10 янв. 1811 г. по инициативе А.-Г.-В. Жомини пополнялся и собраниями И.В. Поджио.
Участник Отечественной войны 1812 (Бородино), прапорщик — 24.12.1812, участник заграничных походов (Люцен, Бауцен), подпоручик — 01.01.1816, полковой казначей — 27.03.1816, поручик — 25.03.1817, уволен по болезни от службы штабс-капитаном — 01.09.1818.
Вместе с солдатами и офицерами русской армии во время войны 1812 года с Наполеоном он, как и все тогда, с отчаянной храбростью сражался с французами на Бородинском поле, чтобы не пустить неприятеля в Москву. Участник грозных испытаний, он понимал, что главная заслуга в победе над Наполеоном принаджлежит народу и такой народ заслуживает лучшей доли. Эти взгляды разделял и его брат Александр. Иосиф Поджио становится членом Южного тайного общества (1824, принят В.Л. Давыдовым) и под влиянием революционного опыта в Испании избирает республику "как цель свою" (М.В.Довнар-Запольский. Мемуары декабристов.М.,1908, стр.94).
В Торопце Иосиф Поджио в 1916 году обвенчался с Е.М.Челищевой, дочерью торопецкого помещика и статского советника, и получил в приданое сельцо Знаменское с прилегавшими к нему землями. Через два года после женитьбы в звании штабс-капитана Поджио подал в отставку и переехал с семьей в имение Яновичи. В апреле 1820 года Елизавета Матвеевна умерла, оставив молодому отцу четырех малолетних детей.
Долго жить в Торопецком уезде Иосифу Викторовичу не пришлось. 14.01.1826 г. (приказ об аресте от 07.01.1826 г.) он был арестован в своем имении — с. Яновке Чигиринского уезда Киевской губернии, доставлен из Киева частным приставом Шленчуковым в Петербург на главную гауптвахту — 20.01; 21.01 переведен в Петропавловскую крепость («посадить и содержать строго, но хорошо») в №11 Кронверкской куртины (к концу XVIII в. крепость ОРЕШЕК окончательно утратила военное значение и превратилась в место заключения политических преступников. Сначала в качестве тюрьмы использовалась Светличная башня. В 1798 г. для содержания узников по проекту архитектора П. Патона был построен Секретный дом – первое тюремное здание в Орешке, расположенное на территории внутренней цитадели. Это одноэтажное сооружение с десятью одиночными камерами. Здесь и содержались декабристы И. И. Пущин, В. К. Кюхельбекер, Николай и Михаил Бестужевы, Иосиф и Александр Поджио, А. П. Юшневский, А. П. Барятинский, В. А. Дивов. В дальнейшем в этой тюрьме отбывали заключение организатор польского освободительного движения В. Лукасиньский, теоретик народничества М. А. Бакунин).
Осужден Иосиф Поджио был по IV разряду (15 лет каторги, замененные 12 годами каторги; по этому же разряду были приговорены: М.А.Фонвизин, П.А.Муханов, А.И.Одоевский, А.П. и П.П.Беляевы, А.Н.Муравьев, М.М.Нарышкин, П.И.Фаленберг, Н.И.Лорер, П.В.Аврамов, А.О.Корнилович, П.С.Бобрищев-Пушкин, И.Ф.Шимков, П.Д.Мозган. И.И.Иванов) и по конфирмации 10.07.1826 приговорен в каторжную работу на 12 лет, срок сокращен до 8 лет — 22.08.1826.
Отправлен в Свеаборг — 23.10.1826 (приметы, рост 2 аршина 9 1/8 вершков, «лицо белое, круглое, глаза карие, нос продолговат, остр, волосы на голове и бровях темнорусые, на обеих щеках по два родимых небольших пятнышка и во рту четырех передних зубов от конского ушиба нет»), оттуда отправлен в Свартгольм — 04.10.1827, оттуда по высочайшему повелению по просьбе своего тестя А.М. Бороздина вместо Сибири отправлен в Шлиссельбург — 16.10.1827, где и отбыл назначенный срок.
Пребывание его в Шлиссельбурге скрывалось от семьи, ему разрешено было писать семье (21.01.1829), не указывая места своего нахождения.
Для исповеди и причастия с 1828 ежегодно к нему допускался католический монах Григорий Фаддеевич Шимановский. По окончании срока по распоряжению военного министра от 10.07.1834 отправлен с нарочным фельдъегерем на поселение в Восточную Сибирь, доставлен в Иркутск — 11.08.1834 и 05.09.1834 водворен в с. Усть-Куда Иркутского округа, разрешено отправиться для лечения на Туркинские минеральные воды — 13.01.1841.
Умер в Иркутске в доме Волконских, куда приехал за два дня до смерти. Похоронен на бывшем Иерусалимском кладбище. Его могила была уничтожена, а позднее восстановлена.
(Данные центральных архивов указывают лишь год и место смерти Панова, Поджио и Муханова, но не место погребения. Однако они облегчили дальнейшую работу в архиве бывшей консистории, где пришлось просматривать метрики об умерших в 1848, 1850 и 1854 годах.
Внимательно проверяя списки умерших, составлявшиеся всеми церквами Иркутска, в метрической книге Преображенской церкви удалось найти такую запись: "Государственный преступник Петр Александрович Муханов, 54 лет, скончался 12/ 15 февраля 1854 года от апоплексического удара, без напутствия. Погребение совершали священники Д. Попов с диаконом К. Лабиным, запрещенным священником Е. Рубцовым и пономарем Т. Сизых - погребен в ограде Иркутского Знаменского монастыря".
Подобного типа записи были найдены о Панове, с указанием, что он "погребен в ограде Знаменского монастыря", и о И. Поджио, погребенном, согласно данным метрики, на католическом кладбище.
Подобным образом Б.Г. Кубаловым и его помощниками были найдены и атрибутированы все могилы декабристов в Иркутске и в ближайших к нему селах: И.В. Поджио, Н.М. Муравьева, братьев Борисовых, А.П. Юшневского и др. ).
Жены: первая (с января 1816) — дочь статского советника Елизавета Матвеевна Челищева (ум. 1820);
Дети: Александр (01.02.1820 — 1885), впоследствии торопецкий уездный предводитель дворянства, женат на Варваре Николаевне Муравьевой; Софья, замужем за отставным майором Андреем Викентьевичем Плеским; Наталья (в замужестве Бодятинская) и Мария (в замужестве Сервирог), в 1837 обе последние жили с бабушкой М.О. Поджио в с. Яновке.
Вторая жена (с 1825) — Марья Андреевна Бороздина, вышедшая за него против желания своего отца сенатора генерал-лейтенанта Андрея Михайловича Бороздина (ум. 1838, женат на Софье Львовне Давыдовой), который всячески препятствовал ей разделить участь мужа, к чему она делала попытки еще в 1830; вспоследствии она, однако, вышла вторично замуж за князя А.И. Гагарина, адъютанта Новороссийского генерал-губернатора М.Воронцова. Княгиня Гагарина
поручила имение Кучук-Ламбат на мысе Плака (сейчас санаторий «Утёс») своему
мужу «в полное управление и распоряжение, представляя собираемые с того
имения доходы употреблять на устройство и улучшения оного».
От брака с И.В. Поджио сын — Лев (родился 08.04.1826 в Яновке), крестник Н.Н. Раевского, в 1847 служил в Новомиргородском уланском полку.
В сельце Знаменском обосновался его сын Александр Иосифович, гвардии корнет в отставке. При нем в Знаменском была построена церковь, двухэтажный каменный дом и разбит парк на английский манер.
Сюда, на древнюю торопецкую землю, приехал из Сибири его дядя Александр Викторович.
ПОДЖИО АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ
Родился в Николаеве. Католик. Отец — итальянец Виктор Якавлевич (Витторио Амадео) Поджио (Poggio, умер 29.08.1812 в Одессе), переселившийся в Россию и вступивший в службу подлекарем (1783), затем секунд-майор (в отставке с 1796), синдик городского магистрата Одессы — 1797; мать — Магдалина Осиповна Даде (ум. после 1842); в 1826 за матерью в с. Яновке Чигиринского уезда Киевской губернии 398 душ, заложенных в Государственном банке.
До 13 лет воспитывался в Одесском училище, а после, до вступления в службу, находился дома. В службу вступил подпрапорщиком во вновь сформированный гвардейский резерв — 01.03.1814, причислен к лейб-гвардии Преображенского полка — 27.08.1814, портупей-прапорщик — 14.12.1815, прапорщик — 01.10.1816, подпоручик — 26.07.1818, поручик — 01.02.1820, штабс-капитан — 13.03.1823, переведен в Днепровский пехотный полк майором — 30.10.1823, уволен в отставку по домашним обстоятельствам с чином подполковника — 31.03.1825.
Член Южного общества (1823).
Приказ об аресте — 27.12.1825, арестован в своем имении — с. Яновке — 03.01, доставлен в Петербург на главную гауптвахту — 11.01, 12.01 переведен в Петропавловскую крепость («содержать под строжайшим арестом, где удобнее») в №7 бастиона Трубецкого, 30.01 показан в №12 Невской куртины, в мае — там же в №40.
Осужден по I разряду 1-й разряд (смертная казнь через повешение, замененная вечной каторгой или 20 годами каторги; по этому же разряду были приговорены: С.П.Трубецкой, Н.М.Муравьев, Е.П.Оболенский, Н.И.Тургенев (заочно), Д.А.Щепин-Ростовский, А.А.Бестужев (каторга заменена поселением в Якутии), А.П.Арбузов, Н.А.Панов, А.Н.Сутгоф, В.К.Кюхельбекер, И.И.Пущин, А.И.Якубович, И.Д.Якушкин, Д.И.Завалишин, В.А.Дивов, А.П.Юшневский, М.И.Муравьев-Апостол, С.Г.Волконский, В.Л.Давыдов, А.П.Барятинский, А.З.Муравьев, И.С.Повало-Швейковский, Ф.Ф.Вадковский, А.И. и П.И.Борисовы, М.М.Спиридов, И.И.Горбачевский, В.А.Бечаснов, А.С.Пестов, Я.М.Андреевич) и по конфирмации 10.7.1826 приговорен в каторжную работу вечно.
Отправлен в Кексгольм — 27.07.1826 (приметы - рост 2 аршина 7 вершков, «лицом бел, чист, волосом черн, глаза желто-карие, нос продолговат, с горбиною»), срок сокращен до 20 лет — 22.8.1826, отправлен в Шлиссельбург - 24.04.1827, отправлен в Сибирь — 08.10.1827, доставлен в Читинский острог — 4.1.1828, прибыл в Петровский завод в сентябре 1830, срок сокращен до 15 лет — 8.11.1832 и до 13 лет — 14.12.1835. По отбытии срока по указу 10.07.1839 обращен на поселение в с. Усть-Куда Иркутской губернии, в 1841 и 1849 лечился на Туркинских минеральных водах.
Об амнистии 1856 г. А.В. Поджио узнал в Иркутске, в кругу декабристов и их семей - Волконских, Трубецких, И.Д. Якушкина - и друзей-сибиряков - Белоголовых, П.А. Горбунова. Недостаток средств не позволил ему выехать из Сибири сразу после амнистии - до 1859 г. продолжалась его золотоискательская деятельность. Целью ее было получение денежной суммы, которая могла бы помимо прочего обеспечить будущее маленькой дочери декабриста. В поисках золота А.В. Поджио основал компанию, в которую кроме него вошли его племянник А.О. Поджио и С.П. Трубецкой. Но настойчивая и упорная их деятельность ни к чему не привела, ибо, как писал А.В. Поджио С.П. Трубецкому, «дело по-нашему не делают, золото дает золото, у меня же право не только золота, не только бумажек, уж и меди нет». После отказа компаньонов от дальнейшего участия в деле А.В. Поджио поступил управляющим в компанию А.В. Белоголового и Д.Е. Бенардаки с собственным паем и, сообщая, об этом Н.Д. Свербееву, прибавлял: «Отступать или останавливаться в золотом деле не ошибка, а глупость. Искать надо донельзя».
Однако отступить пришлось, и в мае 1859 г. декабрист с женой и дочерью перебрались в Россию и поселились по приглашению Александра Осиповича Поджио в его имении - в с. Знаменское Торопецкого уезда Псковской губернии.
Первые впечатления А.В. Поджио от нового места и его обитателей самые светлые: «...Здесь я у сына, а не у племянника, самого нежного, окружен всем, что только может услаждать человека», - так писал сразу после переезда Александр Викторович Н.А. Неустроевой. Семья А.В. Поджио жила во флигеле, занимая одну его половину. Вскоре, однако, между хозяевами и обитателями флигеля начались разногласия. Причиной их было, в частности, недовольство А.В. Поджио порядками и системой воспитания, с которыми ему пришлось столкнуться в доме племянника. «Здесь все по часам ...Варя моя стеснена мерами... слепого повиновения, служившего основанием не семейства, а учебного заведения, в котором мы находимся. Отец и мать выражаются как начальники заведения», - жаловался он Н.А. Неустроевой (29 августа 1859 г.). Это резко противоречило тем педагогическим принципам, которых придерживался декабрист, важнейшими из них были гуманное, доброе отношение к детям, развитие у них интереса к знаниям. Но главная причина разлада заключалась, вероятно, в том, что А.О. Поджио оказался человеком, хотя и очень умным, начитанным, но, по характеристике дяди-декабриста, консервативным, «строжайшей правоты».
Правые взгляды племянника А.В. Поджио называл неожиданным для себя явлением и объяснял их полученным тем «в сиротстве» воспитанием. Попытки А.В. Поджио отделиться и получить свою часть наследства, остававшуюся у племянника, натолкнулись на сопротивление последнего. Он утверждал, что «старик успел израсходовать всю свою наследственную часть на свое прожитие в Сибири и на золотопромышленное предприятие». Не имелись ли в виду те взносы, что делал А.О. Поджио как компаньон золотопромышленной компании? Произошел конфликт, и А.В. Поджио жаловался в письме от, 9 января 1860 г. Е.И. Якушкину: «...Я перенес многое здесь, поплатился и здоровьем, и спокойствием».
Уже в декабре 1859 г. семья А.В. Поджио покинула Знаменское, оставшись «со своим маленьким капиталом» в 5 тыс. руб. и без постоянного пристанища. «Михаил Сергеевич Волконский (сын декабриста - С.А.), вернувшись из-за границы и, найдя нас в таком стесненном положении, - писала жена декабриста, - вздумал завести войну с племянником, с которым он был знаком. Сначала он обратился к нему, как к человеку благородному, и в дружеских выражениях напомнил ему его святую обязанность, но человек этот не понимает ничего святого, и ответ его М.С. был так пошл, так бессовестен, что переписка эта обратилась в сущую брань, которая, вероятно, кончится тем, что М.С., потеряв всякое терпение, бросит этого алчного человека».
Более действенным оказалось вмешательство другого ученика декабриста - Н.А. Белоголового, который апеллировал к Герцену. Популярность и влияние «Колокола» сыграли свою роль, и после соответствующей публикации А.О. Поджио согласился решить дело третейским судом. «Избранный им посредник Мяснов, а с моей стороны Ребиндер, - писал А.В. Поджио тому же Е.И. Якушкину, - решили дело в мою пользу, т.е. признали его наследником одной части, определенной в 6600 руб., которые он мне и уплатил». Правда, опубликованное в газетах решение третейского суда выглядело иначе: оно объявляло, что «Александр Осипович Поджио, в отношении распущенного об нем слуха, совершенно невинен, ибо с своей стороны делал и сделал все, что совесть на него возлагала». Сам факт публикации: этого решения в «Колоколе» доказывает, что именно вмешательство Герцена заставило А.О. Поджио согласиться на уступки. По-видимому, такое компромиссное решение - принудив А.О. Поджио к уплате долга, обелить его в общественном мнении - было результатом действий Н.Р. Ребиндера; не зря еще в марте 1862 г. Н.А. Белоголовый писал брату: «...Боюсь что-то я за исход дела уже по одному тому, что Александр Викторович не нашел никого лучше выбрать себе в посредники, как Ребиндера».
Пока длилась тяжба - переписка, публикация «Колокола», третейский суд, семья декабриста вела скитальческую жизнь. Первоначально, отказавшись от приглашения Е.И. Якушкина и горячо поблагодарив за него, А.В. Поджио поселился в подмосковном имении своего сибирского знакомого К.Я. Дарагана, с. Никольском. Главным его занятием стало не столько управление имением, сколько составление уставных грамот. Попытки А.В. Поджио приобрести собственное имение не привели к успеху и, завершив дела в Никольском, Поджио переезжает в с. Шуколово Дмитровского уезда Московской губернии, в имение, принадлежавшее малолетнему С. Молчанову, внуку С.Г. Волконского. И здесь было «работы много по крестьянскому вопросу и по наделу».
Последним пристанищем А.В. Поджио в России стали Воронки, имение Н.А. Кочубея, второго мужа Е.С. Волконской. Отсюда в 1864 г. А.В. Поджио уехал в Швейцарию, где рассчитывал дать хорошее образование дочери.
С 22.03.1861 А.В.Поджио разрешено быложить в Москве под надзором.
C июня 1862 до осени 1863 он жил в с. Воронках Черниговской губернии, затем ездил в Италию, сопровождая Е.С. Волконскую (разрешено выехать — 26.06.1863), вернулся в Воронки весной 1864.
С конца 1864 жил в Швейцарии (с января 1865 встречался в Женеве с А.И. Герценом), летом 1868 приезжал в Россию, с 1870 жил во Флоренции. В 1873 вернулся в Россию.
Умер в имении декабриста кн. С.Г. Волконского — в с. Воронках Черниговской губернии, похоронен рядом с ним. Мемуарист.
Жена (с 1851) — Лариса Андреевна Смирнова.
Жизнь и деятельность декабриста А.В. Поджио, его взгляды на важнейшие проблемы общественно-политической жизни России еще мало изучены. Помимо воспоминаний Н.А. Белоголового, исследователи нередко привлекают для характеристики позиций А.В. Поджио в годы сибирской ссылки и первой революционной ситуации в России «Записки» декабриста, созданные в 1870 - 1873 гг. На их основании они делают вывод о радикальности взглядов декабриста, о сочувствии его крестьянской революции, оправдании им пугачевщины, неверии в реформы.
В то же время письма А.В. Поджио 50-60-х гг. XIX в., позволяющие изучить взгляды декабриста в данный период, за немногим исключением не вводились в научный оборот.
Эпистолярное наследие декабриста А.В. Поджио оказалось рассредоточенным по многим личным фондам. Большая его часть хранится в фондах Волконских, довольно много писем имеется в фонде Н.А. Белоголового, в сборнике писем к Н.А. Неустроевой (в замужестве Белоголовой), в фондах Якушкиных, Трубецких, Н.Д. Свербеева, И.И. Пущина, Д.И. Завалишина; несколько писем отложилось в фондах М.С. Корсакова.
Все годы ссылки в Сибири, и в послесибирский период - декабрист внимательно следил за ходом реформ, за решением крестьянского вопроса, за всей общественно-политической жизнью страны. Сибирские письма Поджио показывают, что несмотря на отдаленность, на отъезд большинства товарищей, на частые и долгие поездки в тайгу, на Элихтинский прииск, он был достаточно полно информирован о важнейших событиях в жизни страны. Источников информации существовало немало: русская и иностранная периодика, регулярно поступавшая в Иркутск, рассказы генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Муравьева и его чиновников, письма друзей. «Мы не так уж завалены снегом, чтоб были вовсе отдалены от мира,- отвечал он С.П. Трубецкому, - и другие корреспонденты не забывают, и сверх того приезд Н.Н. (Муравьева.- Н.М.) доставит и последние известия». Но преобладание информации официального характера, естественная осторожность в письмах, адресованных лицу все еще поднадзорному, отсутствие непосредственных контактов с революционной средой, вероятно, повлияли на отношение А.В. Поджио к происходящему.
Амнистия, первые действия по подготовке крестьянской реформы, слухи о других готовившихся реформах - все это вызывало у А.В. Поджио поистине восторженное отношение. «Россия юнеет и подается под жезлом венчанного двигателя, - восклицал он в письме Д.И. Завалишину, - Н.Н. пишет: освобождение крестьян не подлежит сомнению - чины уничтожаются к 1-му генварю. Армии убавлено до 40000, и наш Александр 2-й первой выказался уже не солдатом, а гражданином. Дай бог ему достаточно воли, чтобы побороть, подавить восставшую оппозицию. Предрекают много коренных преобразований».
Порой Поджио высказывает даже откровенно монархические чувства, например, в письме С.П. Трубецкому: «Царю нашему все благословения - многое предрекают и везде Он и Он один». Причины подобных настроений ясны - ожидание коренных преобразований, уверенность в искреннем стремлении царя к их скорейшему осуществлению. Главное же, декабрист по-прежнему не видит в России революционного народа. Поджио очень беспокоит пассивность дворянства и его сопротивление всем попыткам решить крестьянский вопрос, он доволен тем, как «государь разгромил дворян в Нижнем».
Что касается революционеров, то их деятельность в письмах из России не могла стать предметом обсуждения - не следует забывать, что декабристы не переставали быть «предметом заботливости попечительного... правительства». Это оскорбляло и раздражало Поджио. «Сильные удары палицы судьбы в молодые мои годы менее были для меня чувствительны, чем все эти булавочные уколки при моей старости»,- жаловался он Е.И. Якушкину.
Сохранившееся эпистолярное наследие Поджио запечатлело только негативную реакцию его на студенческие волнения 1861 г. и покушение Каракозова в 1866 г. Выступления студентов он осуждал как «недостойные призвания исключительно образованного класса», как ведущие к «утрате того последнего нравственного влияния, каким пользовалось наше студенчество» и прочим «горьким последствиям». О покушении же Каракозова Поджио писал Н.А. Белоголовому: «Я уверен, что это факт вовсе отдельный, совершенный каким-нибудь безумцем-идиотом».
Однако Поджио осуждал и правительственный произвол, репрессии, обрушившиеся на революционеров. «Виселица, плаха не могут ...служить и страхом, и примером... все эти варварские орудия поражают одно тело, а не дух... Таким образом в Америке Браун как аболиционист был повешен, растерзан, а дух его все целый не переставал оживлять современников, и два года спустя миллионы негров, достигшие освобождения, поклоняются памяти мученика... Власть милующая сильнее власти карающей, потому именно что дело не в усмирении, а в примирении!.. Сила не в каре, а в праве, без сознания которого нет прочности, нет будущности».
Мысль об устранении произвола, о господстве права, законности не случайна для Поджио - это постоянный критерий, используемый им для оценки действий всех правительств. Порядки же в России второй половины 60-х гг. вызывали у него отвращение. Роспуск Петербургского земства послужил для Поджио поводом для возмущения бесправием, царившим на родине. «Чтобы пугаться при малейшем знаке страждающейся общественной мысли и пугаться до того, что не только забываются достоинство, но даже приличия всякой разумной власти», - писал он. Все это, по мнению Поджио, тем более возмутительно, что в России и нет «противоборствующих власти» сил.
В письмах 1866 г. проявлялось не только неверие декабриста в революционную борьбу. «Все эти существующие революционные комитеты, - утверждал Поджио, - хороши для убаюкивания москворецких читателей, и не далее; пора бы отнести все эти пускаемые пугала к области буков, употребляемых для детей. Все эти комитеты, заговоры, общества выброшены как средства, не соответствующие требованиям большинства, а не меньшинства, как это водилось. Человечество по предназначенному свыше ему закону, покидая одни, избирает другие пути для достижения своей цели!» (выделено нами. - Н.М.). Таким образом, существующие (и известные Поджио) революционные организации не отвечают требованиям времени, так как не выражают интересов большинства, т.е. народа. Впрочем, в письме говорится не об интересах, а о требованиях большинства - может быть, имелась в виду невозможность, неприемлемость в тех условиях действий для народа, но без народа. Свое прошлое, революционную борьбу декабристов Поджио не осуждает, но считает прежние методы устаревшими: «прошедшее для человеческого только и должно служить указанием, чтобы к нему не возвращаться».
Интересно и важно рассуждение А.В. Поджио о революции в Испании. «Боюсь, чтобы дело... не приняло худого направления вследствие разнородных существующих там партий! Переход в Республику слишком резок и быть беде!.. Посмотрим, может ли народ, так долго костеневший в застое, в неподвижности, может ли он без предварительных упражнений в гимнастике нравственной совершить внезапно подготовленный ему этот Salto-mortale!». Убеждение в опасности самых прогрессивных преобразований, которые осуществляются при неподготовленности к ним народа, навязываемых ему революционным меньшинством, высказывается неоднократно. Но и осуждение деспотической власти все более явственно. В 1868 г. он признавался С.Г. Волконскому: «Я еще и не успел себе уяснить с точностью смысл, придаваемый в смысле полицейско-административным словам: «порядок и беспорядок?..» Казалось бы, все искусство состоит не столько в преследовании, сколько в исследовании причин, зарождавших беспорядки. Жаль, жаль гибнувших...».
Особенно важным для определения общественно-политических позиций декабриста в 50 - 60-е гг. представляется его отношение к важнейшему вопросу России - крестьянскому.
Узнав о рескрипте на имя Назимова, Поджио восклицал: «Горько, что мы, русские, допустили Литву нас опередить, но я надеюсь, что наши не только не отстанут, но опередят постановлениями более человеческими». Изложенные в рескрипте основные принципы освобождения остзейских крестьян предполагали выкуп ими в собственность только «усадебной оседлости», пахотной же землей они в течение длительного переходного периода могли лишь пользоваться. Предоставление полевого надела крестьянам в бессрочное пользование, а не в собственность отстаивалось и позже почти всеми губернскими комитетами.
Если в неизбежности личного освобождения крестьян Поджио был уверен, то необходимость наделения их землей доказывается им подробно во многих письмах. Главный аргумент - «не положить начало батракству... Ввести этот класс прямым независимым деятелем... в зарождающееся общество». Для этого необходимо, «чтобы этот член был поземельный собственник. И эта земля если не может быть ему пожертвована, то допустить выкуп, для которого можно найти тысячу способов»50. Но и угроза разорения помещиков, особенно мелких, волнует старого декабриста не в меньшей степени. И само наделение крестьян землей он рассматривает как «единственный способ закрепить его к почве, предупредить неизбежные со временем переходы и через это и запустение полей». Выход Поджио видит в том, чтобы примирить непримиримое, для чего нужно «терпение, смирение одним и не великодушие, а чистый здравый толк другим»51.
Стремление оградить интересы обеих сторон пронизывает все письма, рассуждения А.В. Поджио о крестьянской реформе. Слух о возможности ее проведения по образцу остзейских губерний (т.е. с личным освобождением без выкупа, но и без земли) вызывает у декабриста не только гнев и возмущение, но и страх. «Эта мера, - писал он Н.Д. Свербееву, - поставит сейчас же оба сословия в враждебные отношения, ...потому что из двух договаривающихся сторон одна за собой имеет все, другая ничего!». Если даже в остзейских губерниях осуществление реформы на таких условиях «совершилось так насильственно», в России будет еще труднее - здесь крестьяне твердо уверены в своем праве на землю. «И вы колом не вышибите у него из головы, - продолжал декабрист в том же письме Свербееву, - чтобы земля, расчищенная им, или дедом, или прадедом, земля, по которой он прошел первый сохой, которую он первый удобрил и искони пользовался, не была бы его собственностью не по вашим понятиям о праве, а по праву первого занявшего! Он будет и платить пожалуй за нее, - но уже как выкуп собственности. С наделом вы его прикрепите к земле, и он будет и сотрудник, и помощник добросовестный!».
Похоже, что на представления декабриста о том, как крестьяне обосновывают свои права на землю, повлияло распространенное в Сибири обычное право, основанное на захватном землепользовании.
Снова и снова повторял А.В. Поджио, что освобождение крестьян без наделения землей приведет к гибели хозяйств, запустению земель: «Мелкие владельцы будут, как и в догодуновские времена, бросаемы, а знатные, капиталисты будут переманивать крестьян! И чего здесь не усмотреть и не высказать... вне надела существующего конечно с некоторыми изменениями и примененными полюбовно... надела, требующего не только широкого вознаграждения, но и немедленной выдачи части капитала для ограждения годовых работ».
Помимо мысли о необходимости освобождения крестьян с землей и за выкуп (ради примирения интересов противоположных сторон) в письмах Поджио встречается и другой, не менее характерный для либеральной журналистики того времени мотив: освобождение крестьян с землей необходимо и для достижения некоторой независимости дворянства от правительства, усиления его роли в управлении государством, а может быть и для введения представительного правления. Иначе «все дворяне владельцы прибегнут к правительству и будут просить стального его посредничества». А это не только «шутка опасная с 10000000 народонаселения». Такое решение вопроса сделает необходимой «палку», «а кто ее возьмет в руки и кто вас будет судить, разбирать». Если же дворянство окажется достойным той задачи, решение которой пока представлено ему, то будет сделан «шаг важный для будущей судьбы не только одного класса, но всей России».
Начала, на которых должна была осуществляться реформа, явно ему не нравились. В апреле - мае 1861 г. он горечью писал из Никольского: «...у нас обязательный труд во всем его уродстве - кто как понимает его, так и делает». С убийственной иронией и прежней ненавистью к крепостничеству, к помещикам «навозной губернии» проникнуто частично опубликованное в воспоминаниях Н.А. Белоголового письмо к нему старого декабриста. Поистине до уровня художественного обобщения поднимается Поджио, рисуя образы соседей-помещиков, которые не смогли примириться с реформой: «А что за добрая, что за сострадательная женщина Авдотья Ивановна! Владелица 38 душ... она с 19 февраля, когда в этот роковой день вырвали из ее материнских объятий деток-крестьян», скрывает от парализованного мужа «случайную эмансипацию». А богомольный «Гаврило Петрович Головин... в особености возлюбивший бога, а потом уже монашенок, принялся за постройку храма и обители. Вот он и сказал своим 500 душам: «три дня - богу и три дня - мне!». И пошли все шесть дней в работу:, храм построил, а мужичков порасстроил! А когда настало 19-е февраля, дворня... разбежалась, а мужички за ней», отказались платить оброк и работать «всем на одного». «Тут уж совсем затуманилось в голове у бедняжки, перестал звонить к заутрене, ходить петь на клиросе... взял, да и умер!».
В 1860 - 1862 гг. Поджио принимает и некоторое практическое участие в претворении в жизнь крестьянской реформы - в качестве управляющего имением.
А.В. Поджио благополучно и довольно быстро - к ноябрю 1861 г.- сумел «определить надел с соглашением крестьян» с. Шуколово, хотя это было сопряжено с известными трудностями. Во-первых, А.В. Поджио не был хозяином и его мучила боязнь «как бы не обидеть мужичков, а с другой стороны, как бы не поступить чересчур в ущерб интересам малолетнего землевладельца» - внука С.Г. Волконского. Во-вторых, судьба 23 дворовых этого небольшого имения волновала Поджио. «С 1-го генваря мои граждане начнут свою вольную общественную жизнь»,- с удовлетворением констатировал он и тут же сокрушался, что «все-таки дворовых мне не сбыть!».
К сожалению, неизвестны условия, на которых в Шуколово были освобождены крестьяне. Но некоторое представление о том, что именно Поджио считал справедливым, дает высокая оценка им «благородных действий» мирового посредника Н.А. Кочубея. Правда, горячая и давняя привязанность Поджио к семье Волконских могла повлиять на объективность этой оценки. «С какою справедливою настойчивостью действует Николай Аркадьевич, - описывал Поджио свои впечатления от хозяина Воронков, - приводя противоположные стороны к возможному соглашению. При упорстве, как Панов, так и Хохлов, как многознаменателен был на днях его возглас при других двух посредниках, что у него в участке не дано было ни одной розги и ни разу не употреблена была военная команда. Заметьте, что у него первого были смуты в имении, и он сумел все прекратить, ни прибегая ни к каким строгостям, и, несмотря на самые безумные выходки, он же подарил им по полдесятины усадьбы и признал выкуп по казенной цене. Вы можете себе представить, какое благодетельное влияние имело такое великодушие со стороны самого посредника»60. Вряд ли Е.И. Якушкин, которому было адресовано письмо, разделял это восхищение. Но следует учитывать, что именно в Черниговской губернии весной - летом 1863 г. происходили серьезные крестьянские волнения, усмирявшиеся силой61. Поэтому поведение мирового посредника Н.А. Кочубея, хотя и не выходило за рамки весьма умеренного либерализма, было резким контрастом на общем фоне. В том же письме А.В. Поджио передавал и более общие впечатления о ходе реформы: «Вообще же дело крестьянское, хотя и тянется, но по всем вероятиям, получит желаемый исход. Конечно, если бы правительство вменило обязательный выкуп, то такое содействие имело бы самое благотворное и ускорительное влияние на общее всех желание»62. Перевод крестьян на выкуп, при всем его грабительском, крепостническом характере, означал бы «дальнейшее отделение крестьянского хозяйства от помещичьего».
В целом взгляды А.В. Поджио по крестьянскому вопросу в 50 - 60-е гг. XIX в. сводятся к следующему: признание необходимости скорейшего и полного личного освобождения крестьян, наделения их землей в размерах обрабатывавшегося ранее надела (в крайнем случае - небольшим уменьшением) с обязательным выкупом в короткие сроки, чтобы прекратить уродливое временнообязанное состояние и в то же время поддержать помещичьи хозяйства. Все это может быть квалифицировано как позиция либеральная, близкая к требованиям группы левых либералов во главе с А.М. Унковским.
В конце 60-х гг. произошел существенный сдвиг влево во взглядах А.В. Поджио на проблемы участия народа в революции, сдвиг, завершившийся созданием «Записок» и нашедший отражение в письмах конца 1860-х - начала 1870-х гг. Убеждение в неподготовленности народа к революции, его неспособности самому решить свою судьбу сочетается теперь у А.В. Поджио с признанием права народа на восстание, необходимости его подготовки к этому, и прежде всего путем просвещения. Все, что высказано в «Записках»,- результат длительной и сложной идейной эволюции, одним из этапов которой была временная вера в коренные преобразования сверху, в «благие намерения» царя, якобы «ставшего во главе движения ко всему истинно народному»65. О его разочаровании в освободительной миссии монарха свидетельствует и то, что ни в одном из его писем 1861 г. и последующих лет не встречаются выражения преданности и благоговения перед царем. Вероятно, неслучайным было и обращение Поджио к своему революционному прошлому в «Записках», оставшихся, к сожалению, незаконченными. На всех этапах своей сложной идейной эволюции А.В. Поджио сохранял непримиримое отношение к крепостному праву и деспотизму самодержавного строя.
|
|
|
|
ГЕОГРАФИЯ:
ПРЕДПРИЯТИЯ:
СЕЛЬСК.ХОЗ-ВО:
УЧЕБ.ЗАВЕДЕНИЯ:
ТЕЛЕФОНЫ:
НОВОСТИ:
ССЫЛКИ:
НАШЕ ДРЕВО: